Мне наконец-то принесли диски с Renai Shindan ГГ первой истории такой закавай, вылитый Айзава, но очки тут не при чем - жестикуляция и поведение тоже почти одинаковые. Разве что Койити пошустрее будет х) Про юри и инцест принципиально смотреть не буду я завязал, так что сразу примусь за пятую историю с сенен-аем.
И, черт...Когда Цубаса наконец прекратит ломаться и даст уже кому-нибудь себя чмокнуть? Ибо же.
Товарищи! Сей дневник создан только для одной, но чертовски великой цели. Переписать нас - русскоязычных слэшеров и яойщиков. Нас много, но сколько же? Давайте и узнаем эту тайну. Не пожалейте времени, тыкните ОДИН раз! За кросспост и пиар, буду очень благодарна. Пиар не только на дайри, но и на ЖЖ и сайтах *нашей * направленности.
Застрелите меня кто-нибудь... Нет, сначала я досмотрю это, потом застрелите... Или нет, застрелите сейчас! Потом будет поздно. Хотя нет, сначала досмотрю...
Эти гениальнейшие мысли крутятся в моей голове по кругу больше часа
Гомофобы Мужская половина аудитории, просмотрев 07-Ghost, тут же начала плеваться от "гомосятины" и отпускать остроумные реплики в духе "Че бля, нельзя было Тейто бабой сделать?!". Это нереально бесит, особенно после того, как я просмотрел, что эти же комментаторы оставляли положительные отзывы о юрийных намеках в других аниме. Господа гомофобы, будьте тогда гомофобами до конца, что ж вы)
"Меня, как нормального парня, раздражают яойные намеки". А меня, как нормального, толерантного человека, раздражают такие вот долбоебы, но я же не пишу об этом направо и налево! Бедный мальчик даже о сюжете ничего не сказал - что вы, там же яойные намеки, их надо обсуждать! "Какие к черту друзья, если они клянуться друг другу в вечной дружбе и спят на одной кровати?!". У данного индивидуума, похоже, совсем нет друзей. А если бы были, его наверняка замучила бы паранойя. "Вокруг Лабрадора даже цветочки в сердечки закручиваются". Последняя стадия, выносите. На 15-ой минуте серии у индивидуума начались галлюцинации. "Тейто ведет себя как некультурный сопляк!". Как и наш индивидуум, к слову.
В общем, перлов там - греби лопатой. И откуда берутся эти пышущие негодованием "нормальные парни" в разделе "яой и сёнен-ай"?
Каматани ударилась в ангст. Все страдают, орут, истекают кровью и только Койити с Раймей как-то выделяются на общем фоне - в основном, недвумысленным отношением друг к другу и объятиями. Йоите, конечно, не видно, не слышно...Даже в виде чьих-то галлюцинаций он уже не возникает, м-да. Все-таки изюминка Набари - это Йоите. Был. Без него этот балаган и бесконечные погони потеряли свое очарование)) И смысл заодно. Иногда я со скучающим видом пролистываю страницы, не читая, хоть это и кажется мне страшным кощунством.
О рисовке я ничего нового не скажу. Как всегда - идеально. Не так, как раньше, но это однозначно меньшая из бед))
1-я серия. Шуичи: - Я люблю тебя, Юки. Юки: - Удивил, меня все любят. Но вот тебе поцелуй за признание. 2-я серия. Шуичи: - Я люблю тебя, Юки. Юки: - Да пошел ты…. Шуичи (со слезами в голосе): - Тогда зачем же ты меня целовал? Юки: - Захотел и поцеловал, это ничего не значит. Шуичи: - Для меня значит. Юки: - Ну, раз так, вот тебе еще один поцелуй. И не только... (В сторону.) Эй, камеру на окно направьте, а то еще одиннадцать серий - показывать нечего будет. читать дальше3-я серия. Шуичи (своему другу Хиро): - Я люблю Юки, но он мальчик. Хиро: - Да какая, в попу, разница девочка или мальчик? Зрители (со знанием дела): - В попу, действительно, никакой разницы. 4-я серия. Шуичи: - Я люблю тебя, Юки. Юки: - Тебе не надоело? Шуичи: - Нет, пойду спою об этом со сцены. Юки: - Давай, давай. Шуичи (со сцены): - Не злись, Юки, я слова забыл. Юки (себе под нос): - Шел же я мимо, какого черта надо было сюда сворачивать? 5-я серия. Шуичи (ревет в голос): - Я люблю Юки!!! Окружающие (хором): - Да сколько можно?! Хиро (с угрозой): - Юки, если Шуичи будет плакать из-за тебя… (понижая голос) Юки, прошу, забери этого придурошного. Юки: - С ума сошел??? Хиро (падая на колени): - Христом Богом молю! Юки: - Ладно, вези. Всю жизнь должен будешь. 6-я серия. Шуичи: - Я люблю тебя, Юки! Шуичи: - Я люблю тебя, Юки! Шуичи: - Я люблю тебя, Юки! Юки: - А ты молча меня любить не пробовал? 7-я серия. Шуичи: - Я люблю тебя, Юки! Юки: - Прости, Хиро, но я больше не могу. Забирай это розоволосое чудо обратно! Шуичи: - Но я же так люблю тебя, Юки! Юки: - Именно по этому мы и расстаемся, кретин! 8-я серия. Шуичи: - Я люблю Юки! Окружающие, в том числе и зрители: - Мы давно уже в курсе. Главный злодей (потирая руки): - Ага, он любит Юки! Окружающие, в том числе и зрители: - С прозрением! 9-я серия. Шуичи: - Я люблю Юки! Главный злодей: - У меня есть грязные фотки тебя с взрослыми дядьками, после которых тебя не то что Юки, вообще никто любить не будет. Юки: - Любопытненько, что за снимки? Хиро: - Дайте глянуть. Зрители: - И нам, и нам! 10-я серия. Шуичи: - Я люблю тебя, Юки! Юки: - Все, сдаюсь! Убедил! Я даже готов признать, что мы с тобой любовники. Зрители: - Чего??? Мы что-то пропустили? Шуичи: - Тормоза, вторую серию пересмотрите. Зрители: - Пересмотрели. Не убедил. Шуичи: - Меня, если честно, тоже. Юки: - Я все слышу. Шуичи: - Я люблю тебя, Юки! 11-я серия. Шуичи: - Я люблю тебя, Юки! Юки: - Залюбил уже, у меня аж кровь горлом пошла и шизофрения развилась. Кажется мне, что в ранней молодости я таким же как ты был. Шуичи: - Вау! Ты был в кого-то влюблен, Юки? Юки: - Был. Шуичи: - И что? Юки: - Я его убил. Шуичи: - Серьезно? Юки: - Абсолютно. Шуичи: - А мне, собственно, все равно, я же люблю тебя, Юки. Зрители: - Ну тупой… Юки (обращаясь к небу): - Господи, дай мне сил! 12-я серия. Шуичи: - Юки, куда ты спрятался? Юки, я же люблю тебя! Хиро: - Думаю туда, где тебя даже не слышно. Шуичи: - Юююю-кииииии!!! Хиро: - Мда, я бы и сам не прочь отдохнуть. Шуичи (ударяясь в слезы): - Почему все, кого я люблю, бросают меня?!! Хиро (косясь на дверь): - Пора искать Юки… Зрители (возмущенно): - Оставьте Юки в покое! Сами разбирайтесь с этим стихийным бедствием. 13-я серия. Шуичи: - Я нашел тебя, Юки, и я люблю тебя! Юки (с тоской разглядывая пустую бутылку): - Кто бы сомневался… Шуичи: - Я тебя больше никуда не отпущу, Юки! Юки (про себя): - Пора приглядывать могилку на местном кладбище… Зрители: - И нам, если эта муть сейчас же не закончится!!!
Прощальных белых поцелуев след во мне - Ты не вернешься. Тебя рисуют мелом на стене - Ты не вернешься. И пролетают черные леса, Успеть прикрыть бы спину. Я рада – ты живой пока. Я удержусь, я не покину... Звучи...
Так много песен порохом живет во мне - Ты не вернешься. А о тебе еще никто не пел - Ты не вернешься И пролетают черные леса, Успеть прикрыть бы спину Я рада – ты живой пока. Я удержусь, я не покину... Звучи...
Ми минор
Моя мать всегда хотела, чтобы я стал музыкантом. Неважно каким, будь то пианист, скрипач, аккордеонист или игрок на губной гармошке. Он хотела, чтобы я играл. С тех самых пор, как я себя помню, она только и говорила об этом. Быть может, именно поэтому я ненавидел музыкальные инструменты и все эти скрипучие, бряцающие, утробные звуки. По спине как стадо слонов бегали мурашки, и хотелось скрипеть зубами от их невыносимо фальшивого звучания. Моя мать играла на виолончели, профессионально, но даже её игру я не мог выносить. Я, как прилежный сын, ходил на все её концерты и с ужасом слушал, как недотягивает фа, как врёт ре, и мне становилось физически плохо оттого, что я это всё слышу и не верю. Не верю мастерству своей матери. Это не могло не угнетать. Но и сказать ей об этом я не мог, потому что я любил её и гордился. Гордился тем, что именно ей дарили самые красивые розы, что её приглашали выступать в Женеву, Ватикан, Сан-Марино, что у неё одной хромали только две-три ноты, в то время как у других – полный комплект. И никто, кроме меня, этого не замечал. К тринадцати годам я решил, что у меня напрочь отсутствует слух, потому как на вопрос: «Как ты находишь этот менуэт?» – я мог только пожать плечами и сказать, что так себе нахожу. И мама вмиг становилась серьёзной, и качала головой, видимо, тоже думая, что у меня всё-таки нет слуха. Класс аккордеона я бросил ещё весной, просто не пришёл на экзамен. Играть на столь ужасном инструменте перед комиссией мне было стыдно. И за себя, и за музыку, и за тех, кто стал бы улыбаться и восхищённо говорить: «Здорово, молодец, у тебя отменное чувство ритма». Вместо экзамена я завалился на какой-то рок-концерт и оттянулся по полной программе, не заботясь о чистоте звучания. Хриплые колонки задушили все звуки, но зато вокалист работал так, что я забыл о своём отвращении к фальши. Это было здорово! Отменное чувство ритма. Ритма жизни. Но после заброшенного аккордеона меня ждало новое испытание. Мать без моего ведома записала меня в класс скрипачей к какому-то легендарному маэстро, решившему ни с того ни с сего заявиться в наш город. Количество мест было ограничено, поэтому она поторопилась и забыла меня предупредить. Так я и поверил, конечно. Играть на скрипке я умел чисто технически. Удовольствие получить так и не получилось. Струны чуть-чуть не строили из-за того, что имели не совсем гладкую поверхность. И меня это неимоверно бесило. Но на прослушивание я пошёл. Мне было не столько важно поступить в класс, сколько посмотреть на очередного «великого маэстро». В то время я считал, что лучше, чем моя мать, играть невозможно. Но я ошибся. Он стоял перед классом и играл 24 капрису для скрипки Паганини. Я сидел во втором ряду и чувствовал, что меня медленно накрывает чем-то сверху, потом резко встряхивает и куда-то уносит. Звук накатывал волнами. Звук был идеальный. Звук принадлежал окружающему миру, резонировал со стенами, с полом, с воздухом аудитории, даже с дыханием сидящих в ней людей. А я… я просто растворился в этом звуке. Выпал из пространства и времени. Я тоже был этим звуком. – Теперь я бы хотел познакомиться с вами, – звук его голоса тоже был продолжением скрипки. Идеальный голос. Мои барабанные перепонки словно всегда хотели колебаться от этой его тональности. Я чувствовал, что для меня это слишком. В голове что-то замкнуло от пресыщения, я медленно поднялся и, буркнув невнятное «извините», вышел из аудитории. Я сам не помнил, как дошёл до дома. Живой звуковой хаос улицы навалился на мои плечи, и я почувствовал, что болен. Словно цельный сосуд пустил трещины, и отныне он уже не сможет быть цельным сам по себе… А быть может, наоборот? Быть может, я собрал все осколки и стал единым целым? Я нашёл то, что искал. И оно меня напугало. Кто-то сказал бы, что это первая влюблённость, но это было больше, намного больше, глубже и больнее. Я звучал, как его скрипка, я, наконец-то, зазвучал…
Неделю я не решался подойти даже близко к музыкальной школе. Каждую ночь я слушал Паганини в исполнении маэстро и утром просыпался с твёрдым убеждением, что мне всё это только приснилось, что ничего этого на самом деле не было, не могло быть! Но потом я вспоминал, как стул скрипнул, когда я встал после его предложения познакомиться, как хлопнула дверь за моей спиной, подгоняемая сквозняком, как холодно было в коридоре, потому что одна фрамуга была открыта. Неужели это я тоже всё придумал? На исходе второй недели я всё-таки решился пойти к нему вновь, чтобы удостовериться, что это всё мне не приснилось, чтобы удостовериться, что всё это мне действительно приснилось! Я пошёл без скрипки, просто чтобы поговорить. О чём? Я и сам не знал, но меня тянуло к этому серому трехэтажному зданию с невероятной силой. Пришлось уступить её напору. Дверь в аудиторию была приоткрыта. Слуха касались звуки разговора, что-то про невыученное сольфеджио и болезнь чьего-то отца. Говорила девушка, и только иногда тихий мужской голос отвечал ей, чтобы она не волновалась, что до концерта ещё есть время. Я стоял за дверью и изучал белые снеговые разводы на своих ботинках, не решаясь войти. С ним нужно говорить наедине, только так… Девушка вышла из аудитории, светло улыбаясь и не замечая меня. В груди что-то неприятно кольнуло, и хотелось открыть дверь с ноги, ввалиться, как к себе домой, и сказать: «Здрасьте, как поживаете? Хорошо? А я вот очень хреново. Не подскажете, почему?», но я не стал этого делать, потому что он сам позвал меня: – Заходи, не стой на пороге, это выматывает. Я не посмел ослушаться: открыл дверь и вошёл в светлый класс. Он сидел за столом и читал какие-то записи, делая пометки на полях. Я удивлённо похлопал глазами – он сидел спиной к входной двери и чисто физически не мог меня заметить. Как? – Добрый вечер, – мой ли это голос, дрожащий, как едва застывшее желе? Он поднял взгляд от широкой тетради с пружиной и посмотрел на меня внимательно. Я бы мог поклясться чем угодно, что он меня узнал, и дело было не только в моих рыжих волосах и извечных веснушках. Он узнал меня в принципе. – Думал, что ты не решишься, – он улыбнулся и заправил за ухо выбившуюся из хвоста тонкую прядь, указал рукой на стул напротив. Я сел, мельком рассматривая его. Если бы не строгий костюм и очки в тонкой оправе, он легко мог бы оказаться рок-музыкантом. Тем самым, на концерт которого я ходил вместо экзамена по аккордеону. – Это было трудно, – признался я и тоже улыбнулся. И почему-то захотелось ему всё рассказать. Вот прямо всё от и до, даже про то, что не касалось музыки – таким был его взгляд, так он улыбался… как старому другу. У меня никогда не было друзей, но я сразу определил, что это именно та самая улыбка. – Ты пришёл не просто так, – он отложил ручку и чуть откинулся назад. Стул, на котором он сидел, коротко скрипнул. Я отметил это про себя – значит, всё по-настоящему. – Я пришёл послушать, как вы играете. Ещё раз, – честно сказал я и нервно выдохнул. Пальцы, лежащие на коленях, задрожали. Никогда прежде я не вёл себя столь нагло и панибратски. Но мне действительно нужно было ещё раз услышать его игру, а потом хоть потоп. Он снял очки и положил их перед собой на стол. У него были синие глаза, тёмно-синие, тёплые и слегка печальные. – Честность за честность, – усмехнулся он. – Я играю только при знакомстве и прощании. – Почему? – Чтобы не испортить впечатление, к хорошему быстро привыкаешь. – А вы считаете, что играете хорошо? – я уже не мог оторвать глаз от его лица. Оно было идеальным, также как и его голос. Нет, оно не было красивым, слишком тонкое, несимметричное, бледное, но, тем не менее, оно было идеально. Он улыбнулся мягко и снисходительно, и мне захотелось коснуться его, словно… в нём тоже был звук, тот самый звук. Коснись рукой – и он зазвучит вновь. – «Хорошо» – это бесцветное слово, ты же не считаешь, что я играю «хорошо», мы оба не считаем так. Я просто играю. – Да. Просто играете, – повторил я и коротко выдохнул оттого, что в груди стало тесно и как-то тоскливо. Я опять чувствовал себя неполным, как тогда, когда вышел из аудитории и пошёл прочь. – У тебя абсолютный слух, но слишком мало воли, – вдруг заговорил он серьёзно, и я замер, слушая его. – Если что-то в окружающем мире тебя не устраивает, попробуй изменить себя. Не злись на мир за его несовершенство. Он слишком мудр, и останется таким, каков он есть. Но в твоих силах сделать свою реальность светлее. – Каким образом? – хрипло спросил я, горло перехватило от волнения. – Для начала научись играть хотя бы на одном инструменте. Согласись, критик, не владеющий материалом – звучит неубедительно, – он опять мягко улыбнулся, и я понял, что пропал окончательно. Этот человек сделал меня одним неуловимым движением губ. – Вы мне поможете? – Помогу, но и от тебя потребуется помощь. – Вам? – я невольно подался вперёд, так, словно сейчас могу услышать самый страшный секрет. Он тоже подался вперёд, его глаза вспыхнули лукавством, и, понизив голос, он ответил: – Твоё желание. Мне нужно только твоё желание. Я отпрянул назад, чувствуя, что краснею. Никогда прежде мне не было так неудобно и так странно. Я хотел, чтобы он меня коснулся. Да, я ждал, что он меня коснётся… не как мама или девчонка, а совсем иначе. Как хозяин. – Да, я согласен, – промямлил я и резко встал. Он посмотрел на меня с некоторым сожалением и кивнул. – Я буду ждать тебя здесь завтра в шесть вечера. – Да, я приду. До свидания, – я всё ещё мямлил, даже когда эффект от близости его лица развеялся, я всё равно не мог взять себя в руки. Я хотел вернуться даже когда бежал по мокрому снегу, хлюпающему под ногами, я хотел вернуться к нему и… и… черт! Я совсем спятил! Я хотел, чтобы он меня касался своими тонкими пальцами, как той скрипки, которую я никак не мог забыть. Наваждение, безумие, проклятье. Бессонная ночь, смутные видения, его руки на моём теле, настраивают, скользят, сжимают, и я опять звучал…
Он оказался очень требовательным и жестким педагогом. Два раза я уходил, хлопнув дверью и обещая себе больше никогда не возвращаться. Один раз я нечаянно уронил скрипку, и он так посмотрел на меня… чёрным, тяжёлым взглядом, навылет, я подумал, что мои мозги взорвутся от силы его взгляда. Потом я как в бреду сыграл партию без единой ошибки, он меня похвалил, а я разрыдался. Впервые в жизни, я сидел прямо на полу и рыдал, не зная, как остановиться. Лучше бы он ругал меня, ударил, но только не так! Словно ничего не произошло, и никогда не было этого чёрного, этого нечеловеческого взгляда. – Прости меня, – он опустился рядом со мной на корточки и слегка погладил по волосам. – Я не хотел напугать тебя. – Пожалуйста, больше так не надо… я же всё понимаю, лучше скажите, но не смотрите больше так… – я говорил, захлёбываясь в слезах, а он всё гладил и гладил меня по голове, успокаивая. – Не буду, – он осторожно обнял меня за плечи и прижал к себе. Я закрыл глаза и утонул в новых ощущениях. Его тепло, его запах, его сердце рядом, тоже волнуется… за меня. Я всё ещё плакал, но был счастлив. Как никогда прежде я был счастлив. – Обещаю больше не пугать тебя. Я и забыл, что это такое - когда тебя по-настоящему видят. Ещё раз, прости меня. С того дня наши отношения кардинально изменились. Я считал минуты до того момента, когда можно будет пойти на занятие. Я готовился, я выучивал все партии, все самые сложные переходы, я научился настраивать скрипку так, чтобы она звучала идеально. Но это была только половина моего наваждения. Вторая была совсем безумной, и сейчас мне даже стыдно вспоминать о ней. Я следил за ним. Узнал, где он живёт, когда уходит на работу, когда возвращается с работы. Я даже расспросил соседей о нём, все отзывались очень хорошо, говорили, что он всегда здоровается, улыбается, помогает донести сумки. Он был идеальным соседом, идеальным учителем, идеальным музыкантом. Я хотел найти в нём хоть какой-нибудь изъян, чтобы… быть для него особенным. Я думал, что, узнав секрет, стану к нему ближе. Но ничего не было. Абсолютно ничего. Только грусть от того, что иногда он приходил домой не один. В окнах его квартиры было отчаянно темно. А я курил одну сигарету за другой и думал о том, что не имею никакого права, никакого…
Я услышал разговор о том, что он уезжает, после того, как вернулся из поездки в Швецию на концерт мамы. Там опять всё было насквозь фальшиво, но на этот раз я был более спокойным, смог разложить всё по полочкам, понять, где именно нужно поправить, чтобы было лучше. Концерт мне понравился, мама была как всегда на высоте и получила какой-то очень важный для неё приз. Это случилось прямо на уроке, когда учительница вышла за мелом. Моя одноклассница тоже занималась у моего маэстро по пятницам, кажется, она даже плакала, когда рассказывала подруге о его скором отъезде. Я едва смог досидеть до конца урока. Сорвался с места и побежал к нему домой, чтобы уговорить остаться, чтобы спросить, почему он решил уехать от нас, от меня. Но уже тогда я знал, что бегу, чтобы попрощаться. Я влетел на пятый этаж и сразу же нажал на кнопку звонка, иначе бы не решился. Только так, пока стук сердца ещё заглушает голос разума. Он открыл дверь и нисколько не удивился, увидев меня. Молча пропустил внутрь светлого широкого коридора. Абсолютно пустого и холодного. – Чай будешь? – спросил он, закрывая за мной дверь. Я вздрогнул и с замиранием сердца посмотрел на свои грязные ботинки, с которых стекала талая вода на чистый пол. – Нет, спасибо, – прошептал я, и почувствовал себя таким глупым и нелепым. Что я хотел ему сказать? Зачем я вообще пришёл? Только трачу его время. – Разувайся, проходи в гостиную, я сейчас приду, чайник только заварю. Он ушёл на кухню, оставив меня одного. Я осторожно снял ботинки, так, чтобы не испачкать ещё больше того, что я уже испачкал. Опасливо прошёл в большой, также пустой зал и остановился. Небольшой диван в углу, маленький письменный стол, скрипка в чехле стоит около дивана. И всё. Больше ничего не было. Ни чемоданов, ни упакованной мебели, ни обычного беспорядка, который всегда сопровождает уезжающих людей. – Впечатляет? – он бесшумно подошёл сзади и тихо усмехнулся. Я чуть не вскрикнул от неожиданности. – А где вы спите? – спросил я вдруг и чуть не прибил себя за столь интимный вопрос. Но он нисколько не смутился, только слегка сощурил глаза. – По-разному бывает, – пожал он плечами. – Проходи, садись. Для гостей у меня есть чудный диван, – он слегка усмехнулся и мягко подтолкнул меня в спину. От его прикосновения всё внутри сжалось и стало жарко. Я не смог дойти до дивана, развернулся и чуть было не столкнулся с ним нос к носу. – Я слышал, что вы уезжаете, – затараторил я. – Почему вы уезжаете? Вам здесь не нравится? Он пристально посмотрел мне в глаза и осторожно коснулся щеки, я совсем растерялся. Я всегда хотел этого, чтобы это было вот так нежно, невесомо, только между нами. Но он уезжает… – Да, я уезжаю, но не потому, что мне что-то не нравится, – ответил он и убрал руку. Я едва мог держать себя в руках. В глазах уже щипало, и горло совсем сдавило от подступающих слёз. – А почему? – мой голос всё-таки дрогнул. – Потому что время пришло. Теперь он гладил мои плечи, медленно скользил руками снизу-вверх. Но я не мог успокоиться, я хотел, чтобы он остался, любой ценой! Здесь, со мной! – А если я хочу, чтобы вы остались? Это для вас что-нибудь значит? – почти злобно выкрикнул я и вцепился в его руки, останавливая. – Значит. Это значит даже больше, чем всё остальное, – грустно улыбнувшись, ответил он, не вырываясь из моих крепко держащих его рук. – Тогда почему? Почему? – я уже плакал, солёные капли скользили по моим губам, и он легко высвободил одну руку, чтобы стереть их. – Ты всему научился, я тебе больше не нужен. Есть те, кому я нужнее. Я зажмурился, не в силах сдержать рвущийся из груди всхлип. Я совсем обезумел. Он же исчезнет, совсем исчезнет и никогда не вернётся… Никогда. – Неправда! – выкрикнул я. И, обхватив его за шею, приподнялся, чтобы поцеловать. Он обнял меня и поцеловал в ответ. Поцелуй был солёным, сладким… первым. Когда я отстранился, он вновь прижал меня к себе, крепко-крепко. Не разлучить. – Я люблю вас… люблю… Он молчал, а я едва мог дышать от отчаяния, уткнувшись носом в его грудь. – Спасибо. Я хочу поиграть для тебя, – прошептал он на ухо и поцеловал в щёку. И я опять заплакал, понимая, что это не второе знакомство, это то самое прощание, о котором он говорил когда-то. – Когда я закончу, тебе станет намного легче, обещаю. Я замотал головой, я не хотел, чтобы мне было легче, я ничего не хотел. Только бы он не уходил, только бы любил меня… хоть самую малость. Он вынул из футляра скрипку, и я понял, что он любит меня, что он любит меня как никто и никогда. – Это ты, такой, каким я тебя вижу. Моё любимое произведение. Слушай и звучи.
Я не знаю, где он теперь. Есть ли он сейчас где-то? Быть может, его и не было никогда. Просто одна струна резонировала с другой в чистом аккорде ми минор. И это было красиво. Это звучало.
Текст - Motoharu Фото - TANCREDI Исп. слова песни группы "Ночные снайперы"
О_О ужосссссс..... брррррррррр!!!! В 120 милях к северо-западу от Токио, в Омачи, существует фан-клуб любителей печенья с дикими землеройными пчелами. В состав фан-клуба входят в основном 80-летние жители, которые и ходят в соседние леса в поисках этих пчел. После отлова пчёл их кипятят в воде, затем высушивают и уже потом добавляют их в тесто для печенья. В одном печенье в среднем содержится 5-6 пчёл. Только вот Японская молодежь отказывается даже пробовать эти печенья, в то время как пенсионеры их просто обожают.
Нет, я знаю, что я - тупая. Всегда или иногда. Иногда, пожалуй, даже хуже, чем всегда. А есть люди не тупые, а умные. Они имеют умные мысли, излагают эти умные мысли умными словами и это давит на мозг тяжестью беременного слона. Вот у человека есть умная мысль. И человек эту несчастную умную мысль укутывает миллионом умных слов. И что в итоге? А в итоге такие тупые люди как я смотрят на эту умную мысль и думают своим глупым мозгом: "Господи, зачем было умещать половину толкового словаря в одном абзаце? Можно же проще сказать. Без опасности вывиха мозга". Ещё психологи говорят, что мальчиков нельзя слишком укутывать, а то вырастит хз что. Так и с мыслями. Их нельзя слишком укутывать. Если мысль - МЫСЛЬ, то её за словесными выкрутасами видно не будет. Нормальный человек просто уснёт, не добравшись до конца текста. Потому что некоторые тексты как джунгли. Фиг продерёшься. Нет, возможно, что у умных людей проблем с этим не возникает. Но я не умная, у меня проблемы возникают. И когда я пытаюсь читать подобный словесный торт, сплошь состоящий из жирного крема, меня тошнит. Но я не могу ничего такого сказать, поэтому всегда говорю: "Извини, это слишком для меня заумно". Наверное, это действительно так.
Анкета перса из моей будущей манги. Предположительно будущей)
Имя: Натаниэль Фамилия: Кейн Возраст: 15 День рождения: 16 октября 1852 года Телосложение: худощавый Рост: 175 Группа крови: II
Любит: одиночество, хорошие книги, дни, когда выпадает случайный отдых Ненавидит: зеркала, сладости, когда люди восхищаются его выступлением, свою работу
Биография. Натаниэль Кейн родился в семье дворянинов, графа Кейна, широко известного в преступном мире. Натаниэль рос без матери, поэтому отец приставил к нему множество слуг, выполнявшие любой каприз маленького наследника графа, что сделало его изнеженным и не в меру избалованным мальчиком. В декабре 1860 года Натаниэль теряет последнего родного человека - отца, которого убивают в собственном кабинете. Среди дальних родственников начинается борьба за имущество, в результате которой маленький Натаниэль остается ни с чем - завещание графа Кейна, в котором его сыну был уделен не один пункт, таинственным образом исчезло. Суд, изрядно подкормленный взятками со стороны сбежавшихся родственников, не стал уделять этому внимание, и через два месяца после смерти отца Натаниэля выгнали из собственного дома. Изнеженный и капризный мальчик наверняка бы долго не протянул, если бы не труппа циркачей, которые, сжалившись, подобрали восьмилетнего Натаниэля. С тех пор его жизнь полностью изменилась - голод, к которому привыкли бедные циркачи, порой лишал наследника графа чувств, а вместо ласково-вежливых слов ему приходилось слышать понукивания и издевательства от окружающих. Поняв, что они могут заработать на красивом парнишке деньги, циркачи заставляли его одеваться в женские платья и выступать по нескольку часов в день перед толпой восхищенных зрителей. Он изображал "девочку на шаре" - номер, ставший невероятно популярным благодаря Натаниэлю. Сбежать из цирка было нельзя, и некуда. Но, кто знает, может быть, остались люди, помнящие Натаниэля Кейна, и когда-нибудь они придут, чтобы его забрать. С каждым днем эта мысль становилась все нелепее...
UPD Рисую дизайн чара) Вряд ли кто-нибудь признает в нем мальчика, конечно)))
Между нами Залезаю на крышу – стараюсь быть к Богу ближе Он мне снился сегодня, просил не сгорать так рано. Я сказал ему: «То не ожоги, а просто раны. Мне не больно светить, ты увидишь, спустись пониже»
Мне не сложно дарить себя людям, я бесконечен. Я целуюсь с дождем в подворотнях бессонных улиц. Я быстрее ножа, только, жаль, не быстрее пули. Ветер думал прикрыть, но ему, как известно, нечем.
Я старался быть к Богу поближе, и вот он рядом: Улыбается мне, говорит: «Это как же вышло?» Пожимаю плечами: «Столкни-ка меня на крышу, Мне ведь было всегда суждено умереть от яда.
Пуля - дура, обидно от дуры, но продинамил. Только что говорить, если это уже не важно? Я хотел умереть только раз, а придется дважды. Ну, а все, что случилось, останется между нами.»
Залезаю на крышу – стараюсь быть ближе к Богу Он мне снится все чаще и шутит: «Давай обратно» Просыпаюсь под утро, а тело вдруг стало ватным. И так хочется жить… Он позволил еще немного.